Гоголь Николай Васильевич - Старосветские Помещики
Николай Васильевич Гоголь
СТАРОСВЕТСКИЕ ПОМЕЩИКИ
Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей отдаленных де-
ревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими, кото-
рые, как дряхлые живописные домики, хороши своею пестротою и совершенною
противоположностью с новым гладеньким строением, которого стен не промыл
еще дождь, крыши не покрыла зеленая плесень и лишенное щекатурки крыльцо
не выказывает своих красных кирпичей. Я иногда люблю сойти на минуту в
сферу этой необыкновенно уединенной жизни, где ни одно желание не пере-
летает за частокол, окружающий небольшой дворик, за плетень сада, напол-
ненного яблонями и сливами, за деревенские избы, его окружающие, пошат-
нувшиеся на сторону, осененные вербами, бузиною и грушами. Жизнь их
скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и ду-
маешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возму-
щающие мир, вовсе не существуют и ты их видел только в блестящем, свер-
кающем сновидении. Я отсюда вижу низенький домик с галереею из маленьких
почернелых деревянных столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно
было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождем.
За ним душистая черемуха, целые ряды низеньких фруктовых дерев, потоп-
ленных багрянцем вишен и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом;
развесистый клен, в тени которого разостлан для отдыха ковер; перед до-
мом просторный двор с низенькою свежею травкою, с протоптанною дорожкою
от амбара до кухни и от кухни до барских покоев; длинношейный гусь,
пьющий воду с молодыми и нежными, как пух, гусятами; частокол, обвешан-
ный связками сушеных груш и яблок и проветривающимися коврами; воз с ды-
нями, стоящий возле амбара; отпряженный вол, лениво лежащий возле него,
- все это для меня имеет неизъяснимую прелесть, может быть, оттого, что
я уже не вижу их и что нам мило все то, с чем мы в разлуке. Как бы то ни
было, но даже тогда, когда бричка моя подъезжала к крыльцу этого домика,
душа принимала удивительно приятное и спокойное состояние; лошади весело
подкатывали под крыльцо, кучер преспокойно слезал с козел и набивал
трубку, как будто бы он приезжал в собственный дом свой; самый лай, ко-
торый поднимали флегматические барбосы, бровки и жучки, был приятен моим
ушам. Но более всего мне нравились самые владетели этих скромных угол-
ков, старички, старушки, заботливо выходившие навстречу. Их лица мне
представляются и теперь иногда в шуме и толпе среди модных фраков, и
тогда вдруг на меня находит полусон и мерещится былое. На лицах у них
всегда написана такая доброта, такое радушие и чистосердечие, что не-
вольно отказываешься, хотя, по крайней мере, на короткое время, от всех
дерзких мечтаний и незаметно переходишь всеми чувствами в низменную бу-
колическую жизнь.
Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, кото-
рых, увы! теперь уже нет, но душа моя полна еще до сих пор жалости, и
чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со време-
нем опять на их прежнее, ныне опустелое жилище и увижу кучу разваливших-
ся хат, заглохший пруд, заросший ров на том месте, где стоял низенький
домик, - и ничего более. Грустно! мне заранее грустно! Но обратимся к
рассказу.
Афанасий Иванович Товстогуб и жена его Пульхерия Ивановна Товстогуби-
ха, по выражению окружных мужиков, были те старики, о которых я начал
рассказывать. Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Фи-
лемона и Бавкиду,
